Борис Стругацкий: Самая опасная наша болезнь – нежелание свободы. Страх свободы. Свободофобия

Младший из бесстрашных, мудрых и добрых братьев, ставших Учителями для нескольких поколений. Это слово – Учитель – Аркадий и Борис Стругацкие всегда писали с большой буквы…

Аркадий Натанович ушел от нас в октябре 1991-го – но оставался Борис Натанович. БНС. Мэтр. И на нем на два десятилетия сосредоточилась читательская любовь к людям, на книгах которых мы выросли.

Мы росли вместе с созданными ими героями, мечтали жить в светлом "Мире Полудня" и ненавидели "серых", твердивших "умные нам не надобны – надобны верные".

Мы учились у них шагать навстречу ветру, взявши за руки друзей, не сдаваться перед превосходящими силами противника и не идти на компромиссы с собственной совестью ради мелкой выгоды.

Их книги заражали нас бациллой непокорности и свободы – и мы обретали иммунитет к страху.

Те, кто в 1991-м вышел на площадь защищать свою свободу, – читатели братьев Стругацких.

И те, кто вышел на площадь через двадцать лет защищать свое достоинство, – тоже читатели братьев Стругацких.

Мне выпало редкое, удивительное счастье – быть с ним знакомым на протяжении двадцати с лишним лет.

Приезжать к нему домой, на улицу Победы, записывать десятки интервью (большая часть потом войдет в книгу "Двойная звезда", изданную в 2003 году, к 70-летию Бориса Натановича) и просто говорить с ним на интересующие его темы. Ах, как жаль, что часть этих разговоров прошла без диктофона! А когда я спохватывался – мол, Борис Натанович, можно я включу запись, эти ваши рассуждения надо обязательно сохранить, – БНС махал рукой и отвечал: "Да бросьте вы, Боря, эти глупости"… Зато в 2009 году при помощи Юрия Шмидта удалось организовать переписку между БНС и Михаилом Ходорковским – потом ее полностью напечатала "Новая газета", и этот блистательный диалог вызвал необычайный интерес…

Мы понимали, что Борис Натанович не бессмертен – но как же хотелось, чтобы он подольше оставался с нами!

Последние дни он провел в больнице в тяжелейшем состоянии – к давним сердечным проблемам добавилась пневмония.

Вечером 19 ноября позвонила давний друг Бориса Натановича, писатель Нина Катерли, с которой мы перезванивались все эти дни – и по ее подчеркнуто спокойному голосу все стало ясно…

Борис ВИШНЕВСКИЙ, обозреватель "Новой газеты"

P.S. Предлагаю читателям "Новой" выдержки из интервью с Борисом Натановичем, которые мы записывали на протяжении двадцати лет.

1992 год

– Мне кажется, нет никаких оснований говорить, что мы так уж много предвидели. Действительно, два, может быть, – три серьезных исторических события нам предсказать удалось, но не больше. Я вот только что перечитал "Отягощенные злом". Действие этой повести мы перенесли на 40 лет вперед, в начало 30-х годов XXI века. Писалось все это в 86—87-м годах. Замечательно: у нас там есть ГОРКОМ! У нас там фигурирует "ПЕРВЫЙ" этого горкома! Хотя я с некоторым удовлетворением отметил, что при этом в повести не сказано, горком какой именно партии имеется в виду. Совершенно не исключено, что это – горком какой-нибудь Демократической Партии Радикальных Реформ, например, или что-нибудь в этом же роде. А может быть, и опять Коммунистической партии… Ведь настроение у людей настолько черное, все и всем настолько недовольны… и демократы наши оказались настолько беспомощны у кормила власти… а демагоги наши красно-коричневые обещают так много, так быстро и ведь совсем задаром… И я подумал: вот это вот – тот самый случай, когда лучше уж оказаться плохим пророком, чем хорошим…

Можно только поражаться, насколько все на свете правые – имперцы, националисты, ультрапатриоты, называйте их как хотите, – насколько все они похожи друг на друга, будь то Германия, Россия или Франция, девятнадцатый век, начало двадцатого, конец двадцатого… Обязательно: милитаризация, мундиры, сапоги, значки, лычки, страстное желание принять стойку "смирно" и поставить в эту стойку окружающих; агрессивность, прямо-таки клокочущая ненависть по любому поводу, истеричность – до визга, до пены на губах; и патологическая лживость, и полное отсутствие чувства юмора, и полное отсутствие элементарного благородства в речах и поступках, и, конечно же, – антисемитизм, слепой, запредельный, зоологический… Здесь – сходство полное и угнетающее…

1994 год

– Главный источник наших неприятностей – тот перезрело-феодальный менталитет, который характерен для общества в целом. Нежелание и неумение ЗАРАБАТЫВАТЬ. Истовая готовность обменять индивидуальную свободу действий на маленький (пусть!), но верный кусочек материальных благ – на ПАЙКУ. Нежелание и неумение отвечать за себя: начальству виднее. Чудовищная социальная пассивность большинства, в гены въевшееся убеждение: "вот приедет барин – барин нас рассудит"… Вот это – самая опасная наша социальная болезнь сегодня. Именно она – источник и питательная среда для всего прочего: и для имперской идеи, и для нацизма, и для идеи реванша. Духовное рабство. Нежелание свободы. Страх свободы. Свободофобия.

Конечно, все мы оттуда родом: из сталинской лагерной империи, у нас наследственность страшная, мы все время тянемся к худшему, полагая его лучшим только потому, что оно привычнее, и отказываемся от свободы, предпочитая ей уверенность в завтрашнем дне. Я с ужасом читаю результаты социологических опросов – больше половины готово отказаться! Но в конце концов люди с рабской психологией уйдут, вырастет новое поколение, уже лишенное страха перед свободой.

2001 год

– Десять лет назад в стране произошла "бархатная" революция. Смена общественного строя. А путч – это была попытка остановить эту революцию. Или убыстренную эволюцию. Провалившаяся попытка. Провалившаяся потому, что активная часть народа не хотела старого, а пассивная часть была равнодушна к попытке это старое сохранить. Сейчас ситуация несколько иная. Сейчас вектор народной воли – к сожалению – поворачивает в другую сторону. Миллионы воль направлены на то, чтобы был "порядок".

А что такое в России порядок – исторически? Прежде всего это – полицейская, державная, авторитарная система. Система, при которой все изменения в обществе могут происходить только под жестким контролем исполнительной власти. Что же касается моих надежд десятилетней давности – я отношусь к небольшому проценту людей, которые не жаловались и не жалуются на то, что происходило все эти десять лет. Я даже доволен! По очень простой причине: я всегда, все это время, ожидал гораздо худшего.

Я допускаю, что, соблазненное общим желанием порядка, начальство начнет очень жестко контролировать происходящие в стране процессы. И когда появится единомыслие в СМИ – это будет началом конца. Это будет означать многолетнее торжество авторитаризма и тоталитаризма. И поэтому я подписываю все письма, направленные против нарождающегося авторитаризма во всех его формах.

За свободу СМИ надо бороться, пока эта свобода есть. Когда ее не будет – бороться будет уже поздно. И потому начальство должно хорошо себе представлять: каждый его шаг в этом направлении вызовет отчаянный вопль протеста. Пусть даже эти акты протеста кажутся кому-то смешными, пусть они вызывают раздражение у исполнительной власти – мол, чего вы разорались? – кричать надо! Кричать, пока слышно. В полный голос.

2004 год

– Можно только надеяться, что все это – лишь этап перехода от привычной тоталитарной российской системы к совершенно непривычной демократической. В конце концов, от классического тоталитаризма нас не отделяет и двадцати лет. Меньше, чем жизнь одного поколения.

2006 год

– Никакого "иммунитета к фашизму" никогда нам и никто не прививал. К НЕМЕЦКОМУ фашизму – да, и ненависть была, и иммунитет в каком-то смысле тоже. Все эти киноэкранные оберштурмбанфюреры СС, лагеря уничтожения, расправы над мирными жителями, разорение страны, миллионы не вернувшихся с войны – все это вместе называлось "звериное лицо немецкого фашизма". И все это в нашем сознании (по оруэлловскому закону двоемыслия) прекрасно уживалось с нашей исконной ксенофобией, одобрением "твердой руки", "ежовых рукавиц", пресловутого "порядка" и прочих атрибутов обыкновеннейшего нацизма, который и есть не что иное, как диктатура националистов. Нацизм – диктатура националистов. И пока в стране существуют ксенофобия и одобрительное отношение к диктатуре начальства – до тех пор нацизм есть нависающая угроза первой степени.

Ксенофобия извечна. Причем не только у нас – в любой стране мира. Сколько я помню, "пархатые", "чучмеки", ныне основательно забытые "карапеты" и прочая ксенофобская грязь порождались самыми широкими слоями нашего общества, от трущобных полуподвалов пролетариев до роскошных казенных кабинетов слуг народа. Это было – как матерщина, как извечная готовность выпить, не закусывая, как обыкновенное хамство в быту при неизменном подхалимаже в отношении к власть имущим. При большевиках приказано было стать интернационалистами, и мы все как один сделались интернационалистами (превосходно оставаясь внутри себя и "среди своих" антисемитами и шовинистами); приказали бороться с космополитизмом – радостно и с готовностью занялись изничтожением космополитов; сейчас ничего специально не приказывают – живем как бог на душу положит, кто в лес, кто по дрова. Бритоголовые мало кому нравятся (кому может нравиться отмороженное хулиганье?), но определенное сочувствие они вызывают у многих и многих, и переломить это положение дел – понадобятся пять поколений спокойной и достойной жизни, не меньше. Причем при условии, что система образования и, главное, воспитания будет все это время работать полным ходом, не сбавляя оборотов и не позволяя учителям соскальзывать в шовинизм и национализм ни под каким предлогом (вроде "военно-патриотического воспитания"). А пока не истекут эти сто лет, надо бить во все колокола, подписывать антифашистские пакты, не оставлять без внимания ни один новый факт обострения нацизма и снова и снова требовать от власти, чтобы она решительно и жестко загнала зверя в клетку – к своей же пользе, между прочим.

2007 год

– Нам хочется быть грозными, опасными, могучими, первыми. И если не быть, то хотя бы казаться. Пока мы еще не вернулись к положению в мире, которое занимал СССР, но мы, безусловно, будем упорно к этому положению стремиться. Это нравится электорату, это нравится возрождающемуся военно-промышленному комплексу, а главное, это проще всего – намного проще, чем реализация пресловутого Общества Потребления, которое нам обещали, обещают и будут обещать еще много-много лет под разными названиями.

"Все знать, все понимать, ничему не верить и ни с чем не соглашаться". Так писал Аркадий Белинков, знаменитый диссидент конца 60-х, – о другом времени, о другой стране, о других людях. Но то было СОВСЕМ другое время: глухое, цементно-болотное, абсолютно беспросветное. Теперь мы знаем: тоталитаризм ТОЧНО не вечен, даже самый глухой и безнадежный. Поэтому перспектива – есть. И надо делать все от тебя зависящее, чтобы эту перспективу приблизить.

2008 год

"Легко и радостно говорить правду в лицо своему королю – как славно дышится в освобожденном Арканаре". Совершенно не вижу, почему бы благородному дону не поддерживать теперь власть самым храбрым образом. Ведь, вдобавок ко всему прочему, ты еще оказываешься вместе с подавляющим большинством, то есть с народом. Чего, кстати, в 80-е годы отнюдь не было.

Никаких иллюзий. Впереди Большое Огосударствление и Решительная Милитаризация со всеми вытекающими отсюда последствиями касательно прав и свобод. Оттепель закончилась не начавшись. Все.

2010 год

– Было лишь одно: поворот от демократической революции девяностых к "стабильности и равновесию" нулевых. Фактически – отказ от курса политических и экономических реформ в пользу курса на державность и застой. Итог "путинского десятилетия" и есть возвращение к стабильности и застою брежневского типа. По сути – "возвращение в совок".

2011 год

– На российские власти могут реально повлиять только российские власти же – в лице возникшей вдруг группы, исповедующей некий новый курс. Откуда возьмутся? А откуда взялся Рютин со своим "Союзом марксистов-ленинцев" – единственный, может быть, кто возглавил реальную антисталинскую оппозицию? Откуда вынырнул вдруг Хрущев (вчера еще верный слуга и раб Сталина)? Откуда Горбачев появился, почтительнейший ученик Андропова? Нужда заставила. И заставит нужда.

Возражать высокому начальству можно, это не есть "неслыханный подвиг", но стоит ли рисковать? Пользы не будет никакой, это очевидно, а неудовольствие большого человека вызвать можно. "Умные нам не надобны, надобны верные".

Без революции власть сменить может только сама власть – та часть властной элиты, которая захочет и сумеет изменить курс (политический, экономический, идеологический). Это называется "революция сверху". В России это единственный сравнительно бескровный способ "разорвать замкнутый круг".

Огромным народным массам, несмотря на все ухищрения СМИ, становится ясно, что ничего не получается: жизнь все дорожает, тарифы все растут, дефициты возникают время от времени; штампуемые Думой законы становятся все несообразнее, все глупее; инфляция норовит выйти из-под контроля, а потом и выходит из-под него… Мы уже проходили все это в конце 80-х. Властная элита раскалывается. Большинство, разумеется, за сохранение статус-кво, пусть даже ценой ужесточения режима. Но возникает "пассионарно мыслящее" меньшинство, не желающее управлять страной холопов, на глазах превращающейся в Буркино-Фасо с ядерными ракетами наперевес. Это странные люди – большие начальники, которым всего мало: мало возможности получать откаты, мало возможности давать образование детям в самых престижных вузах Запада, мало счетов в надежных офшорах.

Может быть, страсть к реформаторству обуревает ими. Может быть, срабатывает "наполеонов комплекс". А может быть, они попросту вступили в конфликт с могущественными коллегами, которые из консерваторов? Важно, что эти странные люди появляются с неизбежностью, и теперь остается только ждать лидера, готового возглавить "движение в сторону перемен". Он появится рано или поздно – просто потому, что свято место пусто не бывает. "Реформаторы возникают там и тогда, где и когда история создала условия для их возникновения". Основная аксиома Теории Исторических последовательностей.

Автор: Борис Вишневский